Нравственные требования
1|2|3|4|5|6|7|8|9|10|11|12
СЕМЬЯ СИМОНОВИЧЕЙ
До своей женитьбы, до семейного собственного очага Тоша искал уюта, теплоты в чужих семьях, отогревался у чужих очагов. Я не могла ему создать постоянной семейной обстановки; мы переживали вместе недолгие xopoшие моменты; но отсутствие дара, необходимого для поддержания священного огня на алтаре семейственности, и склад всей моей жизни лишили сына моего этой основы детского счастья (когда семья сгруппировывается при нормальных, благоприятных условиях). Между тем Тоша неуклонно льнул к семейственности. Непременным условием была, конечно, соответствующая этому высокому культу жрица, т. е. женщина, не только производящая на свет Божий своих детенышей, но вносящая в брак гармонию, красоту и нравственную уравновешенность. Таков был идеал В. А. Женщин с нажимом он не переносил; ему было все равно, к какому столетию, десятилетию ни принадлежала эта женщина с крупной индивидуальностью, но если она представляла из себя элемент давящий, сознательно или стихийно, эта женщина была ему не по нутру; он мог отдавать должную дань ее заслугам, но сам невольно отдалялся от нее, и подобные женщины не вызывали в нем ни чувства дружбы ни поклонения.
Первый очаг, отогревший его деликатную детскую душу в самом нежном, ребячьем возрасте, был риммершмидтовский уголок на Изар, с матерью во главе, воспитанной в чисто германском духе и создавшей вокруг себя милую, культурную, сердечную атмосферу.
Дальнейшим оазисом для Тоши служил мамонтовский дом с чисто русским широким размахом. Представительницей этого семейного очага была Елизавета Григорьевна, совершенно не соответствовавшая “размашистости” окружающей обстановки : женщина с огненной душой, она этот огонь зарывала глубоко под непроницаемую оболочку феноменальной сдержанности, дабы никто не смел заглянуть в ее святая святых. Тоша-ребенок бессознательно уловил эту силу “без нажима”, преклонился перед нею, не ощущая ни малейшего давления. Это — тайна крепко верующих натур: приковывать беспредельно, без критики, без подтачивающего сомнения, — свойство наших славянских доблестных женских натур во все века, во все эпохи.
Последнее пристанище уже юноши-Тоши имело громадное значение в его жизни. Я говорю о семье С. Семья эта играла преобладающую роль в период формировки его характера, имела огромное влияние на склад его убеждений, принципов (“их у меня мало, но зато я их крепко придерживаюсь”, — говаривал он часто).
Главой этой семьи был врач, человек твердого закала в смысле борьбы за убеждения, за свои социальные верования. Он был суровый фанатик, но фанатизм его смягчался младенчески-чистой, наивной душой. Жизнь его сложилась оригинальнейшим способом. Будучи поборником всех передовых идей своего времени, он тяготел к патриархальному — скажу даже, к библейскому складу жизни. Семья составляла коренную суть его существования, он рано женился, и многочисленность ее поразительно контрастировала с юностью главаря своего, а главное — она поражала необычайным идеализмом среди самых гнетущих злоб дня. Что-то высокое, честное, внушающее безграничное доверие, трогало всех приходивших с семьей в какое-либо соприкосновение.
Сам С. предъявлял к обществу нравственные требования, часто трудно выполнимые; зато жена его на своих плечах находила возможность вынести всю трудность этой задачи: высокие требования мужа согласовать с условиями жизни — при вечной нужде в материальных средствах, при усиленном умственном труде, при необычайной жажде приобретать сведения, которую она умела утолять при всяких невзгодах. Все это вместе создало из нее совершенно особенный женский тип, который Тоша сумел оценить в достодолжной степени. Оба супруга были яркими выразителями 60-х годов, верили в глубину значения этой эпохи, богатой содержанием умственным и этическим. Вот у этих “шестидесятников” росла семья — источник их радостей, их печалей. Как широко они понимали воспитательное свое значение, явствует из того, что без всякого навязывания своих принципов, сложившихся у них в неустанной борьбе за сохранение этих принципов на желаемой высоте, семья совершенно самобытно развивалась, и получилась из амальгамы эстетических течений (одна дочь была тогда скульпторшей, другая музыкантшей), научных тенденций при культивировании высокой гражданственности — получилась своеобразная милая семья, в которой подрастали жизнерадостные прелестные молодые девушки.
Вот где Тоша нашел себе свою среду, свой очаг, свои душевные привязанности. Одна из этих молодых девушек, воспитанница семейства С., росшая вместе с их дочерьми, сделалась впоследствии женой В. А. Здесь, в этой семье, довоспитался он, дорос, и считал ее, эту семью, своим нравственным термометром. Здесь он допускал анализировать свои поступки, часто и проступки, здесь он делился своими радостями, удачами и часто своей хандрой. Было кому выслушать, кому пожалеть, кому приласкать. [Помню, как — когда Тоша возвращался из Москвы (куда частенько уезжал “встряхнуться”) — мы все гуртом и в одиночку пробирали его за высокомерие, требовательность и обидное глумление над людьми достойными во всех отношениях, но вследствие каких-нибудь внешних недостатков навлекшими на себя его немилостивое отношение. Он шибко защищался, или, скорее, защищал Москву, в конце концов уступал коллективному натиску, укрощался и понемногу забывал московские роскошные хоромы и пр., пр.]
С. умер, когда семья не успела еще опериться. Тоша этот период оперенья переживал вместе с молодыми своими сверстницами; вместе они доискивались ответов на нерешенные вопросы, вместе стали задумываться о заработке и храбро шли навстречу разным житейским невзгодам.
Г-жа С. устроила школу, притянула к ней все наличные силы семьи и преданных друзей; школа пошла на славу: в ней В. А. положил основу своему педагогическому призванию. Он взял на себя классы рисования и с помощью своей невесты, Ольги Федоровны Трубниковой, провел их весьма удачно. Они готовили образцы из вырезанных фигур, наклеенных на доску. Успех школы поощрял молодые силы — все работали взапуски, гуртом, работали талантливо, не поддаваясь ни малодушию ни горечи от чувствительных материальных лишений: все это вместе создало около семьи С. ту обаятельную атмосферу, которая так пленила Тошу. Он крепко симпатизировал самой г-же С., во всю свою жизнь сохранил к ней редкое доверие, редкую привязанность. Когда в его собственной семье стрясалась какая-нибудь беда, одно появление этой женщины уже успокаивало его; твердость, уравновешенность ее натуры действовали на него неотразимо.
Трогательная сценка невольно всплывает в моей памяти. В день рождения г-жи С. Тоша приехал поздравить ее.
— Что это, Тоша, ты вздумал мне цветы преподносить? Цветы молодым побереги, а мне разве для могилы еще понадобятся.
— Это само собой. А сейчас уж вы не откажитесь их принять от меня...
Суббота. Учеников распускают пораньше. Учительницы быстро убирают классы, наскоро переодеваются, еле успевают разукрасить ленточками девичьи свои косы, как начинают раздаваться звонки: спешат “субботники” — обычные посетители субботних вечеров семьи С.
Эти было единственные свободные вечера, предназначенные для полного отдыха, когда можно было засиживаться хоть до зари — утро воскресное сулило величайшее блаженство: можно было выспаться без всякой опаски, что скоро нагрянет буйная ватага школьников, требовавшая бдительного надзора, напряженного внимания.
Итак, с шести часов начинают собираться: Тоша мчится на Кирочную с Васильевского острова, я — из деревни. В эту субботу молодежь особенно торжественно настроена: ожидаются два новых посетителя — Тошины товарищи из Академии.
Уже поэт-подросток успел ознакомить свою аудиторию с только что появившимся в печати стихотворением Надсона; а студент-математик успел потешить собравшихся барышень, товарок хозяйских дочерей, забавными анекдотами, как вошли Врубель и Дервиз.
После “первого” знакомства, сразу водворился непринужденный тон с примесью милой задушевности, к чему располагала вся небогатая трудовая обстановка.
Врубель и Дервиз вступили в ряды неизменных посетителей субботних вечеров.
Миловидность молодых девушек, их беспритязательная простота рядом с необычайной работоспособностью и талантливостью — в этом состояла вся притягательная сила семьи.
Вечера на Кирочной получили значение вследствие случайного подбора лиц, занявших со временем видное положение в разных областях общественной жизни. Искусство и художники, понятно, составляли интерес “субботников”, и между художниками Врубель, конечно, первенствовал. Он был старше всех, был начитан, разносторонне осведомлен не только в вопросах художественных, — он был вообще очень сведущий, тонко образованный молодой человек.
Здесь, в трудовом салоне на Кирочной, многое созидалось, многое выяснялось в современных задачах искусства и жизни.
Тут вырабатывались новые взгляды на живопись; грядущий “модернизм” уже носился в воздухе; прогрессивные веяния еще не вылились в осязательную форму: молодые друзья-художники только чаяли будущее в художественном движении. Помнится, тут впервые был брошен смелый вызов “старикам”, т. е. передвижникам; идейность, тенденциозность в живописи рьяно отрицались.
— Пусть будет красиво написано, а что написано, нам не интересно...
— Значит, и этот самовар, если будет красиво написан, имеет право называться художественным произведением?
— О, всеконечно, — дружно отстаивали художники свою точку зрения с преувеличенным подчеркиванием. Оно было вызвано азартным отстаиванием со стороны пожилых поклонников направления передвижников.
И дороги же нам были эти незабвенные субботы!
Бывало, Врубель среди горячей речи чертит византийские “лики” (эскизы, послужившие, мне помнится, для собора в Киеве), Тоша с вечными альбомчиками [Альбомчики эти все сохранились.] обыкновенно помалкивает, изредка вставляя веское словцо; молодая талантливая скульпторша, хозяйская дочка, лепит из воска горельеф матери, жадно прислушиваясь к новому слову молодых поборников любимого искусства. Из соседней комнаты доносится звонкий голос Дервиза, распевающего с горячностью романсы Чайковского под аккомпанемент своей будущей жены, дочери г-жи С.
Часто эти вечера заканчивались шарадами, в которых принимали участие и малолетние члены семьи.
Вкус, изобретательность талантливых жрецов искусства чудесно сплетались с молодостью, красотою их юных поклонниц.
Атмосфера чистая и свежая как будто окутывала золотистой тканью их светлое существование; какой-то особенно нежный, неуловимо деликатный колорит просвечивал сквозь тусклую петербургскую мглу; тонкий аромат молодости бодрил и очаровывал...
1|2|3|4|5|6|7|8|9|10|11|12
 Портрет кн. О.К. Орловой (В.А. Серов, 1911 г.) |  Портрет М.К. Олив (В.А. Серов, 1895 г.) |  Портрет С.П. Чоколова (В.А. Серов, 1887 г.) |