Письма 1885 года
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
3 февр<аля 1885 г. Петербург>
Дорогая моя!
Благодарю тебя за твое письмо. Только что его читал. Сегодня возвращаясь от Корсовых (наконец-то я был у них)1, я чувствовал, вернее, знал, что найду у себя твое письмо — и не ошибся. Ты просишь меня торопиться писать тебе. Я недавно написал тебе и отправил по адресу, такому же, какой стоит у тебя в письме — одно только, я адресовал на имя Фанни Мироновны Симонович2, с передачей тебе, конечно, а не Иоахима Пузиса3 (какое странное, между прочим, имя). Ах, Лёлька, я тоскую так без тебя, тяжело мне не иметь твоей ласки, некого и мне приласкать.
Я слегка теперь оправился, покончил с работами и как-то легче стало. А покончил я так: проработал я почти целый месяц, рисовал и писал, но не шло и то и другое, т. е. не так как бы я хотел, охота пропала, ну и все пропало, но я тянул почти до конца месяца, рисунок бросил за неделю, а этюд за день до экзамена, одним словом, не подал ни рисунка, ни этюда, и экзамен прошел помимо меня. Теперь, я знаю это, примусь снова с новой энергией. Счастлив я, что могу пренебрегать медалями (а ты не знаешь, до чего пагубны эти ухищрения, эти погони за медалями). Могу работать, как сам хочу, вверяя себя только Репину и Чистякову. Но что за пытка работать, когда то, что делаешь, не нравится и то, с чего делаешь, надоело — все тогда становится несносным, противным, сам себе противен, товарищи противны, разговоры их пошлы, стены, Академия — все, решительно все противно. Единственное спасение — хоть на время для меня: это твоя ласка или книга, которая бы сразу завладела мной и перенесла к другим совсем людям, в другую обстановку4. Но на этот раз мне пришлось плохо: тебя нет у меня, в “Чайльд-Гарольде” Байрона отрадного тоже немного. Тяжело мне было; теперь отлегло немного, но часто тоскую я, что уехала ты...5
ГТГ.
____________
1 Богомир Богомирович Корсов, настоящие имя и фамилия Готфрид Геринг (1845 1920) — оперный певец (баритон). С 1869 г. выступал в Мариинском театре, а с 1882 по 1904 г на сцене Большого театра.
2 Фанни Мироновна Симонович — сестра Я. М. Симоновича, мужа А. С. Симонович.
3 Владелец дома в Одессе, где остановилась О. Ф. Трубникова.
4 А. С. Симонович вспоминала, что Серов “любил читать преимущественно исторические книги и умел удачно выбирать их” (ЦГАЛИ, не издано).
5 Конец письма не сохранился.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
14 февр<аля 1885 г. Петербург>
Дорогая моя Лёлька!
Мы понапрасну, как оказывается, ругаем друг друга за то, что редко пишем. На самом деле каждый из нас написал уже другому как раз по три письма. Это четвертое с моей стороны. Судя по письмам, ты и Маша <Симонович> чувствуете себя хорошо — я рад этому очень. Впрочем, я говорю по последним письмам, в первых вы больше тосковали и вам почти хотелось уехать. А то, после одного из ваших писем, где особенное внимание обращается на обстановку, нас сильно покоробило, и мы стали совещаться, что делать с вами, увозить вас и куда. Но на другой или третий день получаем письмо, где говорится про солнце, хорошую погоду, о прогулках — это успокоило малость, к тому же и, правда, везти вас теперь куда бы то ни было, хотя бы хоть в Крым, не имеет смысла, погода теперь везде нехороша, приходится ждать, а ждать все-таки, я думаю, лучше в Одессе, чем в Питере, например.
Да, а в Питер ты не хочешь, жестокая? И меня видеть не хочешь? Впрочем, виноват, ты пишешь, что ты бы хотела в Петербург разве только для того, чтобы со мной повидаться, да я думаю, это ты написала для того, чтобы не обидеть меня, а?
Милая моя голубка/эх! не могу я тебя ни обнять, ни целовать, все на словах приходится, как это скучно/. Ну, все равно, хоть на словах тебе скажу, что крепко люблю тебя, что ты всех для меня дороже, что часто, очень часто тебя вспоминаю. Ну, а мне пора, иду в Академию, без 10 пять. Прощай пока, дорогая, окончу после.
Про себя могу сказать, что работаю охотно и энергично. Ах, сегодня забавно, право: ты ведь знаешь, что я еще за полтора месяца до Рождества принялся хлопотать о дозволении копировать Мурильо и вот сегодня наконец, 14 февраля, получаю разрешение, отправляюсь радостный к смотрителю музея с письмом от Исеева, чтоб мог мне дозволить копировать 1. Вхожу в залу, где теперь развешена галерея и — о ужас, о горе мне, она, эта самая картина, висит у самого потолка, а снимать ее нельзя ни под каким видом, разве по особому разрешению Совета (Академии) или самого великого князя2— вот тебе и раз — опять хлопоты. Впрочем, я не унываю, обратился сейчас же к ректору 3, тот обещал помочь <...> 4
ГТГ.
_____________
1 Петр Федорович Исеев (1831—?) — конференц-секретарь Академии художеств в 1868— 1889 гг. Долголетние колоссальные хищения Исеева привели к грандиозному скандалу, разразившемуся в 1889—1890 гг.; см. письмо И. Е. Репина Серову от 16 января 1890 г.
2 Вел. кн. Владимир Александрович (1847—1909) — президент Академии художеств с 1876 г.
3 См. письмо Серова в канцелярию Академии художеств от 21 февраля 1885 г..
4 Конец письма не сохранился.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
19 февр<аля 1885 г. Петербург>
Вижу, вижу, дорогая моя, что любишь и помнишь меня. Спасибо, что пишешь мне часто. И на этот счет больше упреков не услышишь от меня. Впрочем, упрекнул я тебя уж давно и совсем напрасно, потому что ты еще не успела получить этого упрека (о том, что редко пишешь), как на меня посыпались одно за другим твои письма. Еще раз спасибо за них. Я очень люблю, придя домой, находить на столе или на отцовской конторке твои письма — это очень приятно.
Однако это нехорошо, что у вас в Одессе погода дурная, но, я думаю, к этому времени она уж изменилась. У нас здесь стоит отличная, солнечная, каждый день солнце, хотя иногда и морозная. А знаешь, я как подумаю, что свидеться нам только осенью,— тоскливо станет. Теперь вот, сколько прошло с тех пор, как вы уехали, месяц, не больше, а уж как долог он, этот месяц, не правда ли? А впереди ведь не месяц и не два. Этак не на шутку затоскуешь. Если б вы еще возвратились в мае или к концу мая, тогда еще есть надежда повидаться, а то ведь вы хотите чуть ли не все лето погостить на юге. Да о чем я хлопочу? И полтора месяца не прошло с вашего отъезда, а я уж напоминаю вам о возвратном пути, и смешно, и грустно, право. Я до некоторой степени, так сказать, сделался учителем рисования. Учу у Корсовой, учу одного мальчика /за что я получаю правильно каждую субботу один рубль, этот рубль очень смешит Аделаиду Семеновну <Симонович>, и наконец взамен Влад<имира> Дмитр<иевича Дервиза> учу у вас в школе, где и ушастого, несносного Оскара также приходится учить. Т. е. до чего они, эти школьники, несносны, удивительно, впрочем я теперь немного уж свыкся, и они уж не так меня злят. А то, я помню, в первый день, я просто готов был некоторым надрать уши и пребольно, Оскару в особенности — так они мне досадили. Эта еще, как ее /“Здластвуй, Леля, Тоша, Маша” и т. д./ Соня, говорю ей, чтоб она вот это рисовала — “Нет, Тоша миленький, голубчик, хороший, я это не хочу лисовать, что-нибудь длугое, Тоша миленький, голубчик” и т. д.— извольте радоваться! И притом еще лезет чуть не на шею — тоже раздосадовала порядком 1.
Владимир Дмитр<иевич> начинает поправляться, сегодня навещу его и поклонюсь от тебя и от мамы. Мама моя просит вас написать ей (Угол Петровки и Газетного переулка, д. Хомякова, меблирован<ные> комнаты). У нее дела идут хорошо — репетиции “Акосты” идут успешно, и она счастлива, как она пишет. Сюда приехала Миша Карлов <на> 2. Я еще ее не видел, на днях увижу. Открылась Передвижная выставка. Репин первенствует, имеет огромный успех 3. Как публика полюбила эти ежегодные выставки, она валит туда тысячами! Смотрели “Юлия Цезаря”, ожидали большего, но все-таки хорошо и очень 4. Вот тебе пока все новости.
Прощай, моя дорогая.
В. С.
ГТГ.
_______________
1 Речь идет об Элементарной частной школе, открытой А. С. Симонович в 1876 г. в Петербурге.
2 Так близкие звали Мину <Вильгельмину> Карловну Бларамберг, урожденную баронессу Врангель (1845—1909). Приятельница В. С. Серовой, актриса Бларамберг в начале своей сценической деятельности была оперной и камерной певицей (театральный псевдоним Павлова), затем, в 1888—1898 гг. выступала под фамилией Чернова в труппе Малого театра. В конце 1880-х гг. Серов исполнил портрет М. К. Бларамберг; находится в частном собрании, Москва.
3 На открывшейся 8 февраля 1885 г. в Петербурге XIII Передвижной выставке экспонировалось пять работ Репина: “Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 г.”, портреты П. И. Бларамберга, Н. В. Стасовой, А. И. Антипова и этюд.
4 Имеется в виду постановка трагедии Шекспира “Юлий Цезарь” на сцене Александринского театра 10 февраля 1885 г. силами мейнингенской труппы во главе со знаменитым немецким актером Людвигом Барнаем.
СЕРОВ — В КАНЦЕЛЯРИЮ АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ
<21 февраля 1885 г. Петербург>
В канцелярию императорской Академии художеств
Желая копировать с картины Мурильо из галереи герцога Лейхтенбергского 1 и получив на то разрешение, я покорнейше прошу дозволить снять ее, так как она висит на высоте, невозможной для копирования 2. Ученик натурного класса императорской Академии художеств Валентин Серов.
1885 г., 21-го февраля.
ЦГИА.
__________
1 Герцог Лейхтенбергский, князь Николай Максимилианович Романовский (1843—1890), сын дочери Николая I, в 1884 г. передал Академии художеств свою галерею, состоявшую из 253 картин и 5 скульптур.
2 В просьбе снять картину Мурильо со стены Серову было отказано; см. письмо Серова О. Ф. Трубниковой от 11 июня 1885 г.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
<Февраль — март 1885 г. Москва>
...Продолжаю в Москве 1. Сергей <Мамонтов> торжествует, да и есть чем. Московский адрес, я думаю, не стоит высылать. Через полторы недели, нет, менее, сегодня уже пятница, я буду в Питере. Да! Да! Не понимаю я, что ты находишь во мне такого, о чем можно говорить с блестящими глазами. Так ты мне пишешь, по крайней мере. Я этого в себе не нахожу. Откуда ты взяла, что я в Москве должен непременно веселиться до самозабвенья, я здесь скучаю, как и везде. Во мне точно червяк какой-то, который постоянно сосет мне душу, а что за червяк — трудно определить. Постоянное недовольство собой, что ли: кажется, что так. Избавиться от него нельзя, да и, может быть, и не нужно, но все же тяжело. Тебя и помню хорошо и крепко люблю, может быть, даже больше прежнего, потому что себе самому надоел. Часто здесь вижу маму, она вся поглощена репетициями, кот<орые> идут хорошо, чему она, конечно, рада. Она так боялась за оркестровые репетиции. Но вчера она была очень довольна ею, это была вторая.
Здесь, у Мамонтовых много молятся и постятся, т. е. Елизавета Григорьевна и дети с нею. Не понимаю я этого, я не осуждаю, не имею права осуждать религиозность и Елизавету Гр<игорьевну> потому, что слишком уважаю ее — я только не понимаю всех этих обрядов. Я таким всегда дураком стою в церкви (в русской в особенности, не переношу дьячков и т.д.), совестно становится. Не умею молиться, да и невозможно, когда о боге нет абсолютно никакого представления 2. Стыд и срам, я так ленив мыслить и в то же время страшусь думать о том, что будет за смертью, что эти вопросы так и остаются вопросами — да и у кого они ясны? Ну, будет или, вернее, что будет, то будет, не правда ли?
Прощай, дорогая моя. Крепко, крепко целую тебя.
Твой В. Серов.
ГТГ.
___________
1 Начало письма не сохранилось.
2 Об отношении Серова к религии см. письма Серова Остроухову от 15 августа <1887 г.> из Абрамцева и от 4 февраля <1889 г.> из СПб., и письмо Серова А. С. Мамонтову от 5 февраля <1889 г.>
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
6 мая <1885 г. Петербург>
Дорогая моя девочка!
Как бы мне хотелось быть теперь в Крыму подле тебя, и это случилось бы если б я не сам променял Крым на заграницу. Что скажешь об этом? Не думаю я, чтоб ты заподозрила меня в нежелании тебя видеть. Нет, я более чем хочу тебя видеть, я тоскую по тебе, никто об этом не знает,— но это так. И не видеться с тобою еще столько, сколько мы уже не видимся — очень, слишком горько. Не говорю, что ехать мне за границу теперь необходимо, но есть возможность попасть туда, а этого упускать не нужно, потому что такие случаи представляются не часто. Едем с мамой в Мюнхен. Она будет заниматься своим — музыкой, я — своим. Но летом надеюсь переправиться через Альпы в Италию. (Ах, я вспомнил “Эх, Саша, Саша” или “Эх, Ваня, Ваня,— в Грецию б нам, в древнюю Грецию” и т. д.) Впрочем, там Греция, а не Италия. Иные говорят мне, что рано ехать туда, что надо выждать и т. д., а я выжидать не хочу, можно ехать, так и с богом, не правда ли? А когда будет не рано, так можно опять отправиться и второй раз (тогда, надеюсь, на казенные деньги) . Ты ведь согласна со мной? А все-таки грустно подумать — четыре месяца, нет, немножко меньше, 31/2, мне не видеть тебя, и мне не хочется ехать тогда. Эту неделю проживем еще здесь, а потом отправляемся. Но, представь, радости я еще не ощущаю.
Аделаида Семеновна <Симонович> еще пугает меня, что ты и зиму останешься в Одессе, и тогда мы увидим тебя года через полтора. Нет, послушай, это уж чересчур, это выходит бог знает что! Ровно ни на что не похоже. А я все-таки буду крепко надеяться на осень. Уж как-нибудь, а нужно будет свидеться и свидимся, а иначе, повторяю, выйдет черт знает что! В Одессе, думаю так, тебе одной довольно тяжело будет среди этих Смирновых и т. д. (а уж он, поверь, не скоро отстанет от тебя, и каша у вас всерьез заварится). Мне очень без тебя опять нехорошо, право нехорошо. Раскидало нас, как осенние листья ветром. Владимир Дмитр<иевич Дервиз> тоже хмурится; ему приходится ехать на воды лечиться. Тоже за границу, в какой-то Францискбад. Все его планы на лето, покупка имения и т. д. пошли прахом. Надежда Алекс<еевна> весьма плоха, да, верно, об этом уже знаете 1. Ну, будет, грустное, хотя его много — в сторону, ведь все равно ничего не поделаешь. Рад за вас, что вам кажется хорошо там, в Крыму. Маша <Симонович> все еще продолжает писать акварелью при заходе солнца? Пусть она лучше рисует кого-нибудь, хоть тебя — будь ей натурщицей.
Целую тебя очень крепко. Ох, не скоро еще я на самом деле поцелую тебя.
В. Серов.
ГТГ.
_____________
1 Надежда Алексеевна Корсакова — приятельница А. С. Симонович, арендовавшая Яссы (Ясски).
СЕРОВ — Е. Г. МАМОНТОВОЙ
11 мая <1885 г. Петербург>
Елизавета Григорьевна, дорогая!
Пишу к Вам, хотя знаю, что переписка у нас расклеилась; да и какая может быть переписка между Вами и мной?
А, впрочем, об ней я вовсе и не желаю говорить, я просто хочу послать Вам привет, сказать Вам что-нибудь ласковое, ну, хоть бы и то, что помню Вас хорошо, что все так же дороги Вы мне (кстати, я вчера и позавчера видел Вас во сне); спросить Вас, как Вы поживаете, поцеловать Вашу руку и — вот и все. Нет, в самом деле, как Вы поживаете? Что Абрамцево?
А я ведь на этот раз не попаду туда и увидеться придется чуть ли не зимой, что весьма печально. Уезжаю с мамой за границу, вероятно. Савва Ив<анович Мамонтов> сообщил Вам, а, может быть, и нет, что я еду туда, а также и то, что я получил медаль за живопись 1, у вас ведь вообще в большом почете и в большом употреблении академические отличия.
Да! Итак я еду, и весьма рад, что еду. А еду я с мамой в Мюнхен, а оттуда или в Италию или в Амстердам. (Курьез! Антон вдруг в Амстердам, это ни с чем не сообразно, не правда ли!).
Буду работать в музеях, а музей там чудный. Там же у меня будет мой старинный учитель рисования, дававший мне уроки еще в Мюнхене, 10 лет тому назад . В Абрамцеве, думаю, пока еще немноголюдно, мальчики в городе, экзамены. Дрюшка <А. С. Мамонтов> ведь при Вас находится?
Не знаю, почему Савва Ив<анович> против моей поездки за границу. Мне кажется, долго тут думать нечего, можно ехать — так и с богом, вреда не будет, а польза, какая ни на есть, а будет.
Прощайте, жму и крепко целую Вашу руку.
Ваш Антон. Всем поклоны.
ГТГ.
___________
1 Речь идет о Карле Кёппинге; см. письмо Карла Кёппинга Серову от 13/26 октября 1907 г.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
15 мая <1885 г. Петербург>
Дорогая моя Лёличка!
Последний раз тебе пишу (не бойся, здесь в Питере, у Коли в комнате 1), завтра или послезавтра в пятницу мы с мамой уезжаем. Аделаида Семеновна <Симонович> с Варей 2 и Сашей и Надей <А. В. и Н. В. Немчиновыми> и еще Сашей <А. Л. Коль> отправляются сегодня. Вы еще не знаете, что квартира эта теперь уже не ваша? Здесь теперь и вещей вовсе нет — все сложены в особый склад. Да-с, итак Кирочная, собственно, не будет существовать. Осенью, в августе, Аделаида Сем<еновна> ищет с Колей здесь квартиру, хотят на Песках (еще дальше от Академии, впрочем, если тебя здесь не будет, так уж мне будет все равно). Вот что, голубка моя (ты все еще моя?!), пиши мне, слышишь? Пиши мне пока в Мюнхен. Как? Я тебе в конце письма напишу адрес. Я ж тебе оттуда непременно писать буду. От тебя уж давно не имел письма, ты, верно, подумала, что нас уж нет здесь. Как всегда перед отъездом, кто-нибудь или что-нибудь задержит, тут вышло и то и другое. Из Мюнхена, можешь себе представить, я еду в Амстердам (впрочем, пока еще не наверно, но весьма вероятно) к моему старинному мюнхенскому учителю рисования, ты, верно, слышала, Кёппинг<у>, буду там в музеях работать, музеи там чудные, с удовольствием буду копировать, к тому же я, кажется, никогда ничего хорошего и серьезного не копировал.
Бедные девочки, вы как ни ждали к себе Адел<аиду> С<еменовну>, а она, как вам уже верно известно, теперь не приедет — ждите ее летом. Было бы хорошо, если б Лёля Трошина приехала на лето в Крым, вам бы обеим веселей было. Или вы, может быть, вдвоем и не скучаете? А? Посмотрел бы я на вас, так, со стороны, за каким-нибудь буком, чтоб вы меня не видели, и смотрел бы, какие вы стали, все бы наблюдал. Впрочем, долго бы не вытерпел — бросился бы тебе на шею.
Да! На этот раз мы, действительно, разлучены. Не забывай только меня, Лёлька (хотя это и смешно требовать, да я и не требую, я прошу) — тогда еще ничего, и пиши мне, а то отвыкнуть можно, а этого и я, да ведь и ты не хочешь, не правда ли? Я тут было захворал бронхитом, почти неделю провалялся или просидел дома — теперь, кажется, проходит.
Ну-с, Лёлька моя, прощай, целую твои ручки (постарайся как-нибудь сама себе их за меня расцеловать). Ты от меня поцелуй Машу <Симонович> в лоб. В Мюнхене отправлюсь в почтамт, и чтоб письмо там было, потому что ты напишешь до востребования: M?nchen (сначала Бавария, Мюнхен по-русски, конечно) Poste restante M-eur Seroff (как важно — не правда ли?) [До востребования г-ну Серову (франц.).]
Ну, прощай еще раз, не влюбись в кого-нибудь и в себя не влюби.
Твой В. Серов.
ГТГ.
___________
1 Николай Яковлевич Симонович (1869—1940?) — двоюродный брат Серова.
2 Варвара Яковлевна Симонович (1867? — 1922), в замужестве Бяшкова — двоюродная сестра Серова.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
Мюнхен 30 мая по-русскому <11 июня 1885 г.
Милая! Милая моя Лёличка, спасибо тебе, что написала мне, сегодня был на почте, где и нашел твое письмо — еще раз спасибо. Я рад был ему, мне стало как-то уютнее на душе, когда читал его. Ты мне отсюда кажешься еще дальше, конечно, чем из Питера, а образ твой стал мне еще дороже, и еще жгучей стало желанье видеть тебя. Да! Вот я и в Мюнхене и уж вторую неделю проживаю здесь. Ты, верно, думаешь, что я просто захлебываюсь заграничной жизнью — нет, ты знаешь, какой я старик и как я скуп на восторги. Впрочем, еще в Питере, я, кажется, писал тебе, да оно так и было, что меня не особенно тянет в Мюнхен. Конечно, приятно проходить по знакомым улицам, разыскивать дома, в которых 10 лет тому назад жили, видеть знакомые здания, извозчиков, говор баварский, баварское пиво, виртшафты [Wirtschaft — хозяйство (нем.); см. письмо Серова Трубниковой от июня — июля 1885 г., в котором Серов даст подробное толкование этого слова.]и т. д., но ведь привыкнешь ко всему этому, и если бы не работа в музее (впрочем, это главное), я бы здесь тосковал порядком.
Пишу я копию с Веласкеца, чудный портрет, пока идет, как будет дальше — не знаю, но работаю с энергией 1. Эту галерею, хотя я и был в ней когда-то, я совершенно забыл, так что она была новостью для меня — есть много, очень много интересного, хотя уступает нашему Эрмитажу. Рембрандт здесь особенно плох. Зато здесь много Рубенсовских вещей и хороших . В эту галерею хожу почти каждый день (наз<ывается> Пинакотека 2) и пишу приблизительно так от 10 до 3. Что значит все-таки Европа; мне, например, ровно никаких хлопот не нужно было, чтоб мне позволили копировать, а у нас там, в распрекрасном Петербурге, я полгода шлялся, просил, умолял просто, чтоб дали копировать этого злосчастного Мурильо — и ведь все-таки и не дали. Никаких трудов не стоило изъясниться с ними, дать сторожу несколько монет, и все готово — и разрешение, и мольберт, и скамейка — бери холст и краски и пиши, как я сейчас же и сделал. С немецким языком освоился и для общежития достаточно, разговор могу понять и ответить на вопрос, но, вообще, поддерживать беседу пока еще не могу. На днях хочу пойти к своим давнишним знакомым, хорошее немецкое семейство, куда я мальчиком отправлялся на целый день, правильно, на каждое воскресенье. Интересно, какова будет встре<ча> 3?
Вот что, голубка, получено письмо из Яссок, в котором Варвара <Симонович> объявляет, что будто бы Аделаида Сем<еновна Симонович> не знает вашего адреса, правда это или нет?
А мне здесь довольно часто приходилось побывать в зелени. Несколько раз были за городом — тут очень милые окрестности. Были с Koepping'ом и на том самом месте, где 10 лет тому назад жили подряд два лета, где и познакомились с ним, были на Штарнбергском озере — это недалеко оттуда, куда я тогда еще отправлялся брать уроки плавания. Славно мы там жили, сколько помнится. Там же я и принялся немножко серьезнее порисовывать. Собирал тоже под руководством того же Koepping'a коллекцию бабочек. Через три недели буду опять здесь, опять буду копировать и буду с мамой ходить в театр — к тому времени начнутся Вагнеровские оперы — это интересно, тем более, что здесь даются те из них, кот<орых> у нас в России никогда не видали да и не увидят. Они даются только здесь и в Байрейте 4.
Прощай, моя девочка, не сердись на меня за короткое письмо, целую твое личико — прощай. Машу <Симонович> поцелуй. Мама вас тоже целует. Еще и еще раз прощай, я всегда целую тебя, когда ложусь спать — вот и теперь также, сейчас тушу лампу — прощай.
Твой как всегда В. Серов.
ГТГ.
___________
1 Серов копировал “Портрет молодого испанца” Веласкеса. Копия находится в ГТГ; см. письмо Серова Остроухову от 6 мая <1889 г.>.
2 В Пинакотеке находилось 7 произведений Рембрандта и 19 произведений Рубенса.
3 Речь идет о семействе Риммершмидт, с которым Серов близко познакомился в 1872— 1874 гг. Риммершмидт — зажиточный культурный фабрикант, жена его — большая поклонница искусства.
4 Байрейт— маленький городок в Баварии, знаменитый своим Домом торжественных представлений, который был построен в 1876 г. для постановок музыкальных произведений Р. Вагнера. Байрейтские представления (фестивали) пользовались значительным успехом; в них принимали участие крупнейшие певцы и музыканты (Р. Штраус, Г. Абендрот, А. Тосканини и др.).
СЕРОВ — Е. Г. МАМОНТОВОЙ
Мюнхен. 24 июня по-русскому <6 июля 1885 г.>
Дорогая Елизавета Григорьевна!
Только что получил от Вас письмо, кот<орое> Вы мне написали ровно месяц тому назад, т. е. 20-го мая.
Моя хозяйка была настолько рассудительна, что переслала его, хотя и поздно. Я был ему очень рад, тем более, что не ожидал его. В Мюнхене мы уже около месяца. Я хожу в галерею старых картин копировать с одного портрета Веласкеца. Эта галерея, хотя и не особенно велика, но хороших вещей много. Я любуюсь здесь Рубенсом, тем самым Рубенсом, из-за которого поднялась такая баталия, если помните, между Антокольским и Виктором Мих<айловичем Васнецовым>. По части искусств я, кажется, все пересмотрел здесь. Мюнхен все тот же, что и 10 лет тому назад, но я его не люблю так, как тогда. Прежде, я помню, когда мы уехали в Париж на зиму, меня все тянуло назад, в Мюнхен, которым я просто бредил, часто видел во сне. Жалко, что мы теперь попали сюда, когда по части музыки пусто. В августе начнется сезон вагнеровских опер — это интересно. Между прочим, я видел теперь здесь “Лоэнгрина” — и не могу сказать, чтобы очень понравилось. Уж очень эти колоссальные немки, в особенности одна, я никогда не видал такой большой женщины, хотя она по фигуре очень подходит к вагнеровским героиням, неприятно поют они, вернее, рычат. Нам после сказали, что теперь слушать их не следует, так как они допевают сезон.
Что было всего лучше, так это то, что в первом акте, когда этот самый король сидит под деревом, а воины все что ни на есть клянутся (я так понял), ударяют мечами в щиты,— одним словом сцена весьма эффектная и шумная, в это самое время серый живой кот преспокойно проходит через всю сцену.
Жду на этих днях сюда своего старинного учителя Кёппинга, чтоб потом с ним вместе отправиться в Амстердам. В Италию Вашу я уж на этот раз не попаду — когда-нибудь после — хотя и тянет меня туда порядком. На это лето и Германии (т. е. на возвратном пути осмотрю Берлин и Дрезден) вместе с Амстердамом совершенно достаточно, не правда ли?
Ну, до свидания, кланяйтесь всем, пожалуйста, мальчикам, в особенности, Остроухову, который делает огромные успехи в живописи — если он там, тоже.
Жаль, не бывать мне в Абрамцеве этим летом.
А все-таки я не понимаю, отчего Савва Иванович <Мамонтов> не хотел отпускать меня за границу.
Ваш Антон.
Если вдруг вздумаете мне написать, так вот адрес: M?nchen, Schwind Stra?e № 6/3, an Herrn Seroff.
ЦГАЛИ.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
<Конец июня — начало июля 1885 г. Около Мюнхена>
Леля, милая, дорогая моя, пишу тебе, знаешь откуда — из деревни. Я тоже в деревне, тоже послан лечиться, у меня уже более месяца тянется катар в легких, бронхит; то легче, то хуже, какое-то скучное положение — не то здоров, не то болен, и лечиться как-то странно, когда аппетит как следует, цвет лица и все вообще преблагополучно, и вдруг надо остерегаться того-другого. Надоело, а иногда грудь не на шутку побаливает — ну будет, а то становится похоже на ваши первые письма, хотя спору нет, они нужны были. А в самом деле, не шутя, как ваше здоровье? Кашля твоего нет, вовсе? Маша <Симонович> тоже совсем поправилась? Изволь мне об этом написать. Хотелось бы мне на вас хоть одним глазком поглядеть, какие такие вы стали теперь, ведь я, ей-богу, давно не видал вас, позволь, теперь уж сколько: февраль, март, апрель, май, да-с, пятый месяц идет-с, недурно. Разлука (глупое слово), кажется, более трех, четырех месяцев никогда не тянулась у нас, а тут вдруг восемь и то еще, если осенью свидимся — свинство, невольно приходится почесать в затылке. Да, а тут нет таких людей, которые чешут у себя за ухом — здесь все чистейшие немцы, баварцы и ходят вот в этаких костюмах.
Местечко здесь удивительно миловидное, чисто немецкое. Тут и полосатые холмики, все аккуратно обработанные, и фруктовые небольшие садики, сквозь которые выглядывают чистенькие, беленькие, аккуратные домики с зелеными ставнями; тут река, быстрая, с холодной горной водой, отсюда видны горы, хотя далеко, есть и леса, и монастырь с тополями, огородами, в котором мелькают бритые, лысые (монахи) в коричневых с капюшоном назади, халатах, есть, конечно, и Wirtschaft и не одно, а несколько. Может быть, ты не знаешь, что такое виртшафт: это что-то вроде наших постоялых дворов или, вернее, трактиров, но они гораздо приятнее наших российских провинциальных, грязных до невозможности трактиров; во-первых, это чистый большой дом с большим двором, с погребом, перед домом несколько больших тенистых деревьев, обыкновенно каштанов (здесь они прекрасно растут), под ними устроены столики деревянные с скамьями по бокам,— вот здесь-то в жаркий день удивительно приятно сидеть и пить пиво, хотя я и небольшой охотник до пива. Да, уж пиво здесь — ну, ну, ты об этом не имеешь, да и не можешь иметь понятия, постоянно, то и дело привозятся огромные фуры с колоссальными лошадьми, (таких лошадей у нас нет, это что-то поражающее), все увешено бочонками пива.
Здесь придется пробыть недели две, и потом в Амстердам. Там буду тоже копировать и учиться у Кёппинга делать офорты (нечто схожее с гравюрой, но в тысячу раз живописней, художественней). В Мюнхене копию не окончил. После на возвратном пути постараюсь еще поработать. Здесь пока ничего не делаю, нет, впрочем, сижу за немецким учебником, делаю переводы. Глупо, что я, кроме учебника, ничего не взял из Мюнхена, а здесь так можно читать, комнатка у меня премилая. Жду сюда маму, обещалась приехать. Прощай, целую тебя и Машу.
Твой В. Серов.
Пиши все по адресу: M?nchen, Polilechnicum, an Herrn Fe?ermann.
ГТГ.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
Мюнхен <8> 20 июля <1885 г.>
Милая, дорогая моя Лёличка, очень был я рад, прочитав, что вы двое поправляетесь — да и пора: уж порядком гостите на юге, ведь недаром же вас туда отправили. Если б я мог взглянуть на тебя раз, я бы, наверное, нашел, что и на вид ты поздоровела — или все такая же худышка? Ну-с, а я все еще, как видишь, нахожусь в Мюнхене, хотя теперь уж недолго мне осталось здесь быть — в среду еду в Амстердам (решено и подписано). Наш “взаимный” друг Koepping здесь, гостит у нас 4-й день. Завтра едет он с курьерским, я же — послезавтра. Мой учитель все такой же, т. е. немец художник, с теплой хорошей душой. Удивительно, какую он сохранил к нам привязанность. Жалко, он теперь ходит озабоченный, у него там с работой возня, не дают, не позволяют ему почему-то работать в амстердамском музее (делать офорт с одной картины Рембрандта). Но все-таки он милый. Да! Странно, дико было ему вдруг увидеть меня не тем прежним мальчуганом Valentin'ом, а другим, взрослым с бородой (она ему очень мешает) и, если не совсем высоким, то широким “молодым человеком”.
Итак, на днях отправляюсь в Голландию, мне здесь малость-таки приелось, я рад, что уезжаю, тем более в Голландию, которую путешественники посещают редко. Koepping хочет, если ему только позволят дела, объездить ее со мной. Говорят, что это маленькая страна, как и я себе представлял, очень интересна по части художества. Вся она не велика и просмотреть ее нетрудно и недорого. Да! Очень интересно, Голландия, а потом, бог даст, и в Испанию как-нибудь попаду — это две мои заветные страны. В Амстердаме мне готовится еще одно (и весьма для меня большое) удовольствие — там прекраснейший (второй после лондонского) зоологический сад — это меня, представь, почти столь же радует, как и чудные картины в галереях, о которых я слыхал от Koepping'a. Мне хочется расцеловать тебя, Лёлька,— можно? Ну, а тот москвич действительно тебя хорошо написал? Интересно, как это он тебя написал.
Ты, кажется, не скучаешь,— это хорошо. Пожалуйста, меня только не забывай — слышишь? Мне иногда кажется, знаешь, что ты меня не любишь и письма пишешь только так — впрочем, виноват — это глупо писать — больше не буду. Познакомился здесь с одним русским, он академист здешней Академии, родом из Одессы, молодой, очень милый и очень талантливый господин, вернее юноша. Ему страшно хочется провести каникулы дома, в семье в Одессе — но мать не может выслать ему денег, он, несчастный, горюет 1. Познакомился здесь еще с одним немцем умным чудаком, но об нем расскажу как-нибудь в другой раз — слишком долго. Мама все хочет, чтоб я свою Академию питерскую бросил и остался бы на зиму или здесь, в Мюнхене, или в Париже. Я еще не знаю, на что решиться. Собственно, Академии почти везде одинаковы, т. е. везде есть свои недостатки, и если я вздумаю бросить питерскую, то только потому, что надоела обстановка, одни и те же натурщики, стены, лица и т. д. Ну, об этом еще подумаю, когда буду в Амстердаме, а отправляемся так, через неделю, кажется, мама тоже едет: она хочет повидать Виардо (она живет на полдороге в Амстерд<ам> во Франкфурте на Майне) 2 и Кеппинга, моего учителя, к которому я еду.
Мне пиши так: M?nchen, Politechnicum, an Herr Fe?ermann (Фейерманн), г-ну Серову. Отсюда уже перешлют, куда следует. Ведь здесь живет, ты, кажется, не знаешь, а может быть и знаешь, так называемая тетя Таля (Коган) с детьми, мы с мамой у них обедаем, у них превесело 3. На днях ждем сюда Дервиза, он будет здесь проездом, он едет в Францискбад лечиться, затянулась-таки у него эта гадость.
Почему вы переезжаете из Саяни, а? Управляющий надоел, что ли? Ты не пишешь. Вообще-то вы живете благополучно? Ты много читаешь? Да, это очень похвально, что ты меня слушаешься и позволяешь Маше <Симонович> с себя рисовать (может быть, лепить, не знаю), я б тоже с удовольствием тебя порисовал, нет, я б писал тебя, я так об этом давно думал. Ну, прощай, моя голубка, как я рад, что ты меня не забываешь — об тебе я всегда помню. Целую тебя крепко. Машу тоже, она очень мила, что написала мне что-то. Спешу в галерею, еще раз целую тебя, моя дорогая.
Твой В. Серов.
ГТГ.
____________
1Д. О. Видгопф (1867—1933) —уроженец Одессы, где учился в местной рисовальной школе. Работал преимущественно как карикатурист и иллюстратор.
2 Луиза Виардо (1841—1918), в замужестве Эритт — пианистка и преподаватель пения, дочь Полины Виардо, приятельница В. С. Серовой.
3 Наталья Николаевна Коган, урожденная княжна Друцкая-Соколинская (1847—?) — педагог и общественная деятельница, находившаяся под негласным надзором полиции; приятельница В. С. Серовой.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
<19 июля> 1 августа <1885 г.> Haag
Дорогая моя Леля, я долго тебе не писал, прости меня, единственное оправдание и то не совсем извинительное,— это то, что я теперь путешествую. В данную минуту я нахожусь в Голландии в городе Гааге (Haag). Вы, кажется, основательно проходили географию в гимназии и, вероятно, помните это имя. Да, теперь я имею, если не полное, то все же весьма достаточное понятие о Голландии. Совершенно оригинальная и милая страна. Целую неделю прожил в Амстердаме. Вчера был в Haarlem'e; сегодня в Haag'e, завтра увижу еще один голландский городок, а затем в Бельгию в Антверпен, Брюссель и, если хватит денег, так еще в Гент и Брюгге и тогда уже домой, т. е. в Мюнхен. Пока путешествие шло как нельзя удачнее, не знаю, что будет дальше. Почти все это время я был вместе с Koepping'oм, жили и бродили по музеям вместе. Многое удалось повидать и такого, чего в другом месте не увидишь, я говорю про самую обстановку голландскую и голландскую живопись. Относительно последней я могу сказать, что этих самых картин ты, конечно, не увидишь нигде, но подобных по достоинству и даже лучше ты можешь найти в других галереях, как в Дрезденской, например (я там еще не был, но буду, и знаю от Koepping'a). Странное дело, я думал всегда, что тут, на месте действия, я наверно увижу много и хороших вещей Рембрандта и вдруг в музее в Амстердаме вижу всего 5 картин, из которых только две действительно прекрасны, остальные же ничего особенного из себя не представляют. Я все время вспоминаю и удивляюсь, как много у нас в Эрмитаже чудных портретов Рембрандта.
Хотя, собственно, это история не новая. В Крыму у нас то же самое, только не с живописью, а с виноградом: хорошего винограда, если ты только не знакома с хозяином виноградника, достать в Крыму труднее, чем в Петербурге.
Чего здесь в галереях много, впрочем, и в других тоже, это маленьких голландских картин, между которыми попадаются действительно замечательные. Да, но что всего занимательнее, так это то, что ты видишь на картине, ты видишь на улице или за городом. Те же города, те же каналы, те же деревья по бокам, те же маленькие уютные, выложенные темно-красным кирпичом невероятно чистенькие домики, с большими окнами, с черепичной красной крышей, вообще тот же самый пейзаж: с облачным небом, гладкими полями, опять-таки изрезанными каналами, с насаженными деревьями, с церковью и ветреною мельницею вдали и пасущимися коровами по лугу. Просто удивляешься, как умели тогда голландцы передавать все, что видели.
Я не говорю про лица, ты опять-таки можешь их в натуре встретить. Многое и в костюме уцелело. Головной белый убор почти не изменился. Вообще, Голландия не изменилась за эти два столетия, это-то и делает то приятное впечатление. Во всем видно довольство, видно, что голландцы ни в ком и ни в чем не нуждаются. Города здесь удивительно миловидны. Я попробую начертить, чтоб дать тебе хоть слабое понятие об них, у всех у них один характер. Если поймешь, так ладно, а нет, так мы в Питере вместе пойдем в Голландскую школу 1, и я с удовольствием вспомню свою поездку. Сегодня я распростился с Koepping'ом совсем.
А знаешь, в голландском городе я нахожу очень много сходного с Петербургом, с Васильевским островом, в особенности в Амстердаме, например, я был на берегу моря, ну, представь — совершенная Нева да и только. Затем наши три канала, да этой миловидности, этой чистоты в Питере ты не найдешь. Насчет чистоты: представь, два раза в неделю голландки вымывают, так сказать, дом с ног до головы; т. е. они обливают особыми шприцами стены снаружи; про внутренность и не говорю; проходя по улице, ты всегда встретишь голландку в белом чистом платье, скребущую мокрой щеткой каменный пол или чистящую оконные стекла, и, действительно, подобно чистых и блестящих окон я нигде не видывал; и так везде: и в самом большом городе, так и в самом последнем местечке. Все домики до того милы внутри и снаружи, в каждом домике готов поселиться, завидуешь голландцам. На улицах так тихо, езды почти нет — все так близко одно от другого, повсюду конка и какая конка, в такие вагончики и толстенькие лошадки можно просто влюбиться. В Амстердаме, представь, я был в той самой португальской синагоге, где произошла известная история с Акостой 2. Здание очень величественное и красивое, подробности тоже очень красивы. Был еще в одном достопримечательном месте: недалеко от Амстердама находится местечко Саардам, здесь жил Петр Великий и изучил кораблестроение, его хижина цела и показывается как редкость. Он много привез с собой голландского. Петербург он всецело хотел построить по голландскому образцу.
Тогдашние постройки, как, например, университет совершенно в голландском духе. Дворец Петра в Петергофе и павильон в Летнем саду опять-таки чисто голландские здания. Затем за городом, туда, к морю, за больницей Николая Чудотворца, есть местечко, где живут рыболовы немцы, тоже много” сходства с Голландией, суда рыболовные те же, что и здесь.
Ну, а что вы и как вы, и почему от вас нет писем? Да, между прочим, я все более и более убеждаюсь, что ты похожа на голландку, мне это очень нравится. Я тебе непременно буду писать (и долго). Ты же ведь мне будешь сидеть? Не правда ли? Не знаешь, где Дервиз? Если имеешь какие известия, напиши. Напиши мне также о своем и Машином <Симонович> здоровье. Пиши мне в Мюнхен. Тебя, голубка, помню хорошо и крепко люблю и крепко целую тебя, Машу тоже.
Твой В. Серов.
Когда-то свидимся — скоро сентябрь.
ГТГ.
_____________
1 Речь идет о художниках голландской школы в Эрмитаже.
2 Уриель Акоста (1590—1647) —прогрессивный голландский мыслитель, был дважды отлучен от церкви за антирелигиозные выступления. Не выдержав преследований, он пытался примириться с амстердамскими раввинами, требовавшими от него публичного покаяния, на которое он согласился. Акоста с амвона синагоги исповедался, после чего он был обнажен до пояса и подвергнут телесному наказанию, после чего его положили на порог синагоги, и при выходе все присутствовавшие должны были перешагнуть через него. Эта унизительная церемония привела Акосту к самоубийству.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
Мюнхен <4>16 августа (по заграничному) <1885 г.>
Милая моя, дорогая девочка, не думал я, что ты меня так помнишь, как я это увидел в твоем письме. Странно, я прошу тебя любить, не забывать меня, сам же себя почти всегда не люблю. Ну, не буду писать о себе, и эти нескончаемые думы о себе весьма надоели, лучше буду писать о тебе или нас с тобой вместе. Во-первых, то, что ты хочешь “непременно”, как ты пишешь, на зиму ехать в Одессу — меня сильно смущает. Не понимаю, что тебя тянет туда — те же занятия ты можешь найти и в другом месте, а по-моему, жить там без дорогих тебе людей, да и какие там вообще люди в Одессе! Более чем тоскливо. А насчет здоровья, если ты теперь и поправилась, так поправилась не от Одессы, а от Крыма. А главное, с чего бы мне, пожалуй, и начать бы следовало: послушай, нам опять не видать друг друга бог или черт знает до каких пор, нет, кроме шуток, этак ведь и терпенье лопнет. Седьмой месяц мы не видимся, т. е. больше полугода, нет, такого скандала еще не бывало между нами. Впрочем, я ничего не знаю. Кто, где, как, вообще что за зима будет? Что будет со школой, т. е. будет ли она существовать — не знаю; что будут из себя представлять Дервиз с Надей <Симонович> — не знаю. Где будет Маша <Симонович>, в Париже или в другом месте — не знаю; и где, наконец, будешь ты — тоже неизвестно. Одно я могу сказать про себя определенно, что я опять буду находиться при императорской Академии художеств в С. Петербурге.
Голубка моя, напрасно ты ждешь меня в Крыму — это “авось”1 <...>
ГТГ.
____________
1 Конец письма не сохранился.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
<5> 17 августа <1885 г. Мюнхен>
Сегодня утром получил твое письмо. Я порадовался — такая ты веселая. Оно, положим, есть чему порадоваться — ведь Аделаида Семеновна <Симонович> у вас (когда получишь это письмо, она уже будет гостить вторую неделю). Да, да, непременно напиши и поскорее, что доктор и как он насчет того, чтоб тебе зиму прожить в Питере. Судя по твоим письмам, за последнее время болезни у вас не имеется, может быть, ты об этом не хотела писать, но все же мне кажется, что вы обе здоровы. Напиши-ка мне о здоровье своем и Машином <Симонович> — слышишь! — пожалуйста. Право, если ты опять не будешь в Питере — нет, я и думать не хочу. Не хочу там без тебя быть, слышишь? (У нас с мамой недурной <план> совершенно несбыточно) <...>[Часть письма отсутствует.]
В Россию мы едем через неделю, но не через Вену, а через Дрезден и Берлин. Заехать в Крым очень и очень дорого, все равно из Берлина ли или из Вены ехать. Так что, если тебя не будет потом в Питере, то, повторяю, не видать нам друг друга.
Как видишь, я пишу тебе опять из Мюнхена. Уж неделя, как я здесь, возвратился со своей двухсполовиннонедельной поездки. Я тебе написал уже, кажется, в последний день, кот<орый> я проводил в Голландии. Оттуда отправился в Антверпен, в Бельгию, значит. В Антверпене, может быть, ты слыхала, теперь Всемирная выставка. Виноват, не могу теперь писать, идем в театр слушать “Дон Жуана” Моцарта; пока бросаю. Целую тебя, голубка.
Видишь ли: эту зиму, мы, т. е. я и мама, будем жить вместе в Питере у моей прежней хозяйки-немки. Летом, верней, на лето, она, мама, уезжает опять в Мюнхен и хочет тебя взять с собой — это тебе нравится или нет? Может быть, и я поеду тогда, чтоб поступить на время сюда в Академию, но, повторяю, может быть, не наверно. Да, да, нужно же мне написать хоть немножко о моей поездке; в Антверпене всемирная выставка, ну, туда я забрался на целый день, порядочная тоска — все машины, впрочем не так машины, как разные колоньяльные товары, трудно представить себе, сколько всяких этих изделий: там все шкафы от разных фабрик: то с сахаром, то шерсть, то мыло, то свечи, то куклы, ликеры, водки, материи, мебель, музыкальные инструменты, органы, рояли, белье, литейные заводы выставили массами — всего не перечтешь, под конец дня я ног под собой не чувствовал и я рад был наконец уйти. Впрочем, несколько машин мне очень понравились, так, например, я увидел, как делается бумага,— все это тут же, на глазах, как разрезывается, как особыми машинками делается конверт, как линуется бумага и т. д.— это было действительно очень мило. Художественный отдел был богат, но богат произведениями национальными, т. е. бельгийскими. Французский отдел был тоже не мал, но хороших вещей было немного и все те, кот<орые> я знал по фотографиям и, скажу, на фотографиях они мне больше нравились. Две-три были очень для меня интересны, и я рад, что повидал их. Еще рад, что удалось увидеть шведских и норвежских живописцев — работают очень своеобразно. Ах, курьез — русский отдел там тоже есть, и что же я там увидел, или, вернее, кого? Нашего питерского академического сторожа, злосчастного чухонца. Он мне жаловался, что ему плохо тут и кормят плохо — одна картошка, “нет, у нас уж на что лучше”. Представь, там красуется “Боярский пир” Маковского 1, вообще вещи присланы неважные 2.
В Антверпене приходилось иногда изъясняться по-французски, что ж, ничего, помаленьку изъяснялся. Остальные три дня употребил на осмотр музеев и вообще древностей. Тебе нужно знать, что Антверпен был почти постоянным местом жительства Рубенса, Ван Дейка и Теньерса — представителей фламандской живописи. Дом Рубенса, конечно, переделанный, еще и теперь красуется на одной из главных улиц. Опять не могу не удивляться. В таком городе, как Антверпен, где на площадях красуются статуи этим Рубенсам, Ван Дейкам и т. д., самих произведений этих господ, в особенности последнего — ты почти не найдешь в музее, тогда как у нас или здесь в Пинакотеке везде музеи переполнены портретами Ван Дейка. В Антверп<ене> есть главный кафедральный собор, в нем находится несколько больших знаменитых картин Рубенса. Но что до крайности неприятно — представь: эти картины во время богослужения завешены, когда же богослужение кончается, сторож звенит ключами и, так сказать, приглашает публику выйти; тут же вертятся какие-то два нахала, которые заявляют, что вы должны заплатить 1 франк, чтобы иметь право увидеть эти картины,— безобразие просто. Ну, на этом я прекращаю, больше писать нельзя, а то письмо не дойдет. Поцелуй Аделаиду Семеновну, если она еще у вас. Тебя целую без конца, моя дорогая.
Твой В. Серов.
Машу тоже поцелуй. Мама просит, когда Аделаида Семеновна будет в Петербурге, чтобы она написала, где ее найти — наш адрес: Васильеск<ий> остров, Средний проспект, дом № 22, кв. 7. В Мюнхен больше не пиши, пиши в Питер.
ГТГ.
_____________________
1 Константин Егорович Маковский (1839—1915) — живописец, особенно известный своими портретами и историческими картинами. Один из учредителей Товарищества передвижных художественных выставок. Действительный член Академии художеств с 1898 г.
2 В русском художественном отделе на Всемирной выставке в Антверпене в 1885 г. экспонировалось 35 картин финляндских и русских художников, в том числе В. Е. Маковского, В. П. Верещагина, М. П. Боткина, А. Д. Кившенко, А. О. Ковалевского и других (“Художественные новости”, СПб., 1885, № 10, 15 мая, с. 276, 277).
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
Петербург 8 сентября <1885 г.>
Лёля милая моя, прости меня, я виноват перед тобой, очень и очень виноват: ведь я тебе месяц не писал — это ни на что не похоже, и я сам знал, что это ни на что не похоже, и все-таки не писал. Дорогая моя, прости меня, твоего лентяя. Когда увижу тебя, я встану на колени и буду целовать твои ножки, твое платье — и ты простишь меня. А что если я тебя увижу гораздо скорей, чем ты думаешь, а? Я с ума сойду от радости. Но, голубка моя, это секрет, т. е. пока секрет, так что ты и не спрашивай. Нет, а вдруг через месяц какой-нибудь я буду целовать тебя, что ты на это скажешь? Как это будет, повторяю, секрет. Чтобы не проговориться, начну о другом. Сюда, в Питер, я, представь, приехал только вчера утром. Это время, т. е. эти три недели пробыл в Москве и Абрамцеве. Заграница, так сказать, отошла уж не знаю на какой план, одним словом, далеко, как будто и не выезжал из России. Хотя все впечатления заграничные совершенно отчетливо сохранились, но я их как будто куда-то спрятал. Как я тебе писал перед отъездом из Мюнхена, так и вышло. В Дрездене пробыли около трех дней и отлично провели время. Блокки 1 были очень милы, если бы ты знала, как они там скучают по нашей России. Какая там галерея прелесть — когда-нибудь попадем туда вместе.
В Берлине опять-таки нашли такую галерею и такую греческую скульптуру, что мое почтенье — это мы тоже когда-нибудь увидим. Вообще, время провел чудесно, и поездку заграничную можно считать очень удачной, тем более, что все устроилось сравнительно на гроши. Видел я, действительно, по своей части, т. е. картин, массу, и я знаю, чувствую, что через это работать буду смелей и, пожалуй, лучше. Насчет художества я, правда, стал смелей.
Пропустил, напр<имер>, целую неделю в Академии, писал в Москве портрет с одного испанца — певца, чудесная физиономия 2. А теперь думаю уже опять, хотя вчера только начал в Академии, ехать отсюда, и знаешь куда — нет, это секрет, а все-таки ты можешь меня ждать в Одессу. Слышал вчера про ваше житье, про Смирнова также — он меня порядком раздосадовал 3. Ужели он опять пристает к тебе? Голубка моя, прощай, целую тебя тысячу раз, если я так долго не писал тебе, то это вовсе не значит, что я забыл тебя. Милая, дорогая девочка, до свидания. Слышишь, до свидания.
Твой В. С.
Пишу тебе мало, скоро опять напишу, еще раз целую тебя, Машу <Симонович> тоже.
ГТГ.
_________________
1 Блокки — семья фабриканта швейных и пишущих машин.
2 Антонио д'Андраде (1854—1942) был не испанец, как думал Серов, и не итальянец, как считали другие, а португалец. Вместе со своим братом Франческо он с успехом выступал в то время в итальянской труппе Частной оперы.
Портрет д'Андраде Серов исполнил в рекордное для него время, дней за десять: дебют певца в Частной опере состоялся 28 августа, а в письме от 8 сентября Серов говорит о портрете как об оконченной работе.
Портрет Андраде в том же году экспонировался на V периодической выставке и был благожелательно отмечен тогдашней печатью; ныне портрет находится в Сумском художественном музее
3 Андрей Антонович Смирнов — одесский знакомый О. Ф. Трубниковой.
СЕРОВ — И. С.ОСТРОУХОВУ
Петербург 8 сентября <1885 г.>
Илья — послушай,
хочу потолковать с тобой, и совершенно серьезно потолковать. Я все еще как-то не верю в возможность этой замысловатой поездки нашей в Крым. Да и не мудрено сомневаться — ведь ты столько раз, например, собирался прошлой зимой приехать в Питер да так и не приехал. Когда же я тебе в Абрамцеве стал выражать свои сомнения: что у тебя семь пятниц и т. д., ты изволил рассердиться.
Ну, хорошо-с, я со своей стороны скажу вот что: 1) если ты действительно добудешь сей семейный билет, 2) если ты продашь мою копию 1 к этому времени, дабы у меня были деньги на это двух- или трехнедельное житье,— то я бросаю на время Академию и с удовольствием еду с тобой и буду не на шутку благодарен.
Видишь ли, у меня есть много причин ехать туда, т. е. не в Крым собственно, а в Одессу. К тому времени сестры 2 будут там, а видеть их, ты не поверишь, как мне хочется. Еще увижу там своего приятеля Врубеля, кот<орого> мне нужно видеть 3.
Между прочим он мне советует похерить Академию, переселиться в Одессу, там у них будто бы хороший кружок художников: Кузнецов 4, Костанди 5 и т. д. и т. д., и будто бы хотят там устроить нечто вроде академии Джидэри в Риме6 (вероятно, знаешь) — ну да, это второстепенное, там на месте видно будет, а вот вопрос, как добраться туда.
А посему прошу тебя очень написать мне, как ты все это думаешь устроить.
Насчет срока, когда мне всего удобнее поехать, пока не знаю, как-нибудь напишу тебе.
Напиши мне поскорей. Ты меня совершенно сбил с панталыку со своим Крымом.
Всего хорошего, ты извини меня, что не успел проститься с тобой тогда. Деньги, которые мне тогда были нужны, нашел в другом месте.
А знаешь, Илья, недурно было бы по дороге заехать к Виктору Михайловичу <Васнецову> 7. Как ты об этом понимаешь? Кланяйся от меня хорошенько Елизавете Григорьевне <Мамонтовой> и вообще всей компании.
Мой адрес: Петерб<ург>, Василь<евский> ост<ров>, Средний проспект, д. № 22, кв. 5.
Прощай. В. Серов.
(Веласкец у моей тетки 8, не у Саввы Ивановича <Мамонтова>). На конверте:
Московско-Ярославская жел. дор., ст. Хотьково, имение “Абрамцево”, И. С. Остроухову.
ГТГ.
___________
1 Речь идет о копии “Портрета молодого испанца” Веласкеса, которую Серов незадолго перед тем исполнил в Мюнхене; см. письмо Серова И. С. Остроухову от 20 сентября <1885 г.>.
2 Серов имел в виду О. Ф. Трубникову и М. Я. Симонович, которые, однако, не были сестрами.
3 С Михаилом Александровичем Врубелем (1856—1910) Серов познакомился и подружился еще в Академии художеств, в мастерской П. П. Чистякова.
Встреча Серова и Врубеля в Одессе состоялась в октябре 1885 г. По свидетельству Врубеля, они “жили с Серовым вместе, видались каждый день”.
4 Когда Серов был в Одессе, Н. Д. Кузнецов пригласил его к себе в имение. Там Серов написал картину “Волы”.
5 Кириак Константинович Костанди (1852—1921) — живописец, один из руководителей Одесской рисовальной школы.
Серов знал Костанди по Академии художеств, в которой тот занимался у Чистякова и окончил ее в 1884 г. Серов виделся с Костанди в этот приезд в Одессу.
6 Частная художественная студия.
7 В. М. Васнецов жил в то время в Киеве, где расписывал Владимирский собор.
8 Речь идет, по-видимому, о Софье Семеновне Коль, жившей в Москве.
СЕРОВ — И. С. ОСТРОУХОВУ
Петербург. 15 сентября <1885 г.>
Дражайший Илья Семенович!
Сделай милость, не мучай меня — напиши мне ответ. Мне необходимо знать — едем ли мы или нет. Если нельзя, так и пиши, что нельзя, по крайней мере, успокоюсь и буду как следует устраиваться на зиму; теперь же я совершенно не знаю, думать мне или не думать об этой поездке, а такое неопределенное настроение весьма неприятно. Потом, видишь ли, через неделю, как раз 25 числа (в Академии) начинается третной месяц (вероятно, имеешь о нем понятие — это тот самый месяц, в котором есть возможность получить медаль), и я опять-таки не буду знать, начинать или нет, если ты мне не напишешь, конечно. А посему прошу тебя еще раз — напиши мне.
А об этой самой поездке частенько подумываю, и жаль, если она не удастся,— хорошо бы время провели, да и поработать можно было хорошенько.
Ну, уж что будет — то будет, а пока прощай.
Твой В. Серов.
В<асильевский> о<стров>, Средний пр., д<ом> № 22, кв. ,№ 5. Поцелуй от меня ручку Елиз<авете> Григ<орьевне Мамонтовой>. Поклон Абрамцевцам.
ГТГ.
СЕРОВ — И. С.ОСТРОУХОВУ
Петербург 20 сентября <1885 г.>
Илья Семенович!
Спешу тебе ответить.
Знаешь, меня немножко смущает твоя нерешительность, ведь до 23 или 24 числа недалеко, а ты еще не знаешь, едешь ли ты или нет.
Я с своей стороны опять повторяю — я еду и вот на каких условиях: мне необходимо заехать в Одессу, как это сделать, в начале или в конце нашего путешествия, не знаю, там увидим после, но неделю или несколько более я должен пробыть в Одессе, остальное время я весь к твоим услугам. Одно меня смущает — этих 50 рублей мне будет мало на дорогу, тем более, что придется приплачивать за билеты, и как тут быть — не знаю, занимать у тебя не приходится, ты тоже что-то заявляешь о своих денежных обстоятельствах... ну, да это, пожалуй, можно будет как-нибудь устроить, мне нужно не менее 30 рублей, и тогда я совершенно свободно могу прокатиться.
Поеду я с удовольствием и ради этого жертвую и хорошим местом в Академии, и возможностью получить медаль.
Так вот, если согласен, так дай мне телеграмму, и тогда я тебя попрошу еще вот что — мне нужен отсюда до Москвы билет, придется тебе обратиться к Арцыбушеву 1 или к Савве Ивановичу <Мамонтову>. Вот, видишь ли, как я тебя опутал, но что же делать, иначе мне двинуться невозможно.
Твой В. Серов.
Но прошу тебя, решай скорее.
Итак, если я получу от тебя известие, что ты согласен, и при этом билет, то я, не рассуждая, моментально укладываю свои пожитки и еду в Москву с первым поездом.
Кланяйся Е<лизавете> Г <ригорьевне Мамонтовой> и всем. Васильевский остров, Средний проспект, д. 22, кв. 5.
В. С.
ГТГ.
_____________
1 Константин Дмитриевич Арцыбушев (1849—1901) — инженер, родственник С. И. Мамонтова и его компаньон в железнодорожных делах, один из директоров правления Московско-Ярославско-Архангельской ж. д. Любитель искусства и коллекционер.
Серов знал Арцыбушева еще мальчиком в 1873—1874 гг., когда жил со своей матерью около Мюнхена. В 1886 г. Серов исполнил карандашный портрет Арцыбушева (ГРМ).
СЕРОВ — И. С.ОСТРОУХОВУ
Петербург 23 сентября <1885 г.>
Илья Семенович,
знаешь, я все боюсь, что ты раздумаешь, а если бы ты знал, как мне хочется ехать! Академия... я ее что-то крепко невзлюбил, т. е. с таким бы наслаждением бросил бы ее, если не навсегда, так хоть на время. Если я тебя стеснил насчет билета (попросить Савву Ивановича <Мамонтова> или Арцыбушева), то ты эту затею с моей стороны можешь оставить.
Одним словом — вот что: если я до четверга билета не получу — то отправляюсь на свой счет в Москву.
Следовательно, можешь меня ждать.
В. Серов.
ГТГ.
СЕРОВ — О. Ф. ТРУБНИКОВОЙ
Москва 29 сент<ября 1885 г.>
Девочка моя милая!
Дня три тому назад получено твое письмо от 20 сентября. Ужасно долго почему-то идут эти письма. Мне все тяжелей и тяжелой становится без тебя, а при мысли, что вместе будем только в январе (как ты говоришь) — уж совсем грустно.
Знаешь, мне немного странно, что ты так охотно остаешься в Одессе. В твоих письмах постоянно встречаются выражения: устраиваюсь на зиму, посмотрю, как зимой и т. д. и т. д.— нигде не вижу и не слышу, чтоб ты хотела сюда, наоборот, ты, как видно, с удовольствием втягиваешься в школьные занятия, покончить с которыми ты как будто и не думаешь. Да, да! Одессу и школу ты любишь больше меня — ну, что ж мне с тобой делать, по письмам с тобой не столкуешься. Я надумал приехать к тебе в Одессу самолично. Поеду в Киев, а там и Одесса недалеко (конечно, если достану билет). Есть шансы, что в Киеве выпадет мне кое-что 1. Оказывается, меня ждут туда, до некоторой степени. Увижу. Еду я дня через 3—4. Так что недели через 2, может быть, и увидимся. Мне почему-то сдается, что это тебя не радует. Где-то ты устроилась? У Чайкиных, ты говоришь, тебе неловко 2. Куда же ты переехала? Вот что, ты мне напишешь в Киев до востребования — хорошо? Ты ответишь мне? Напиши, где мне тебя увидеть — чтоб не заходить к Чайкиным и в школу. Неужели так-таки нет никакой возможности покончить со школой раньше января? Не верю, ты не хочешь этого, это дело другое,— ну, обо всем этом мы перетолкуем, когда свидимся. Одно мне больно, повторяю, что ты все больше и больше втягиваешься в эту школу или вернее, тебя втягивают, потому что такого человека, как ты, не везде сыщешь, вот тебе и обещают на будущее всевозможных благ, а пока заваливают тебя работой, так что тебе и передохнуть нельзя. Может быть, они все там и очень милые люди, но уж это всегда так: кто от работы не бегает, тому и взваливают побольше, тем более, что ты с такой охотой принимаешь новые заботы и хлопоты, на кот<орые>, впрочем, мне все же жалуешься. Огорчаешь ты меня.
Здорова ли ты, девочка моя милая? Изведут тебя там, растаскают на части (ты ведь всем хочешь быть нужна, всем решительно — кроме меня) <...> 3
ГТГ.
_______________
1 Имеется в виду участие в работах по росписи Владимирского собора в Киеве, которые как раз в том году были начаты под руководством А. В. Прахова.
2 Речь идет о семье врача Исаака Андреевича Чацкина (1832—1902). Это был один из популярных докторов в Одессе, известный научными работами и переводами. Детям Чацкина О. Ф. Трубникова давала уроки.
3 Конец письма не сохранился.
СЕРОВ — П. А. ГРЕССЕРУ 1
<Конец 1885 г. Петербург>
Петербургскому градоначальнику
Прошение
от дворянина Валентина Серова
Потеряв свой вид на жительство, выданный мне Академией художеств 4 октября 1885 года, за № 1675, покорнейше прошу дать мне в сем свидетельство.
Валентин Серов
ЦГИА.
__________________
1 Петр Аполлонович Грессер (1832—1892) — генерал-лейтенант, петербургский градоначальник в 1883—1892 гг.
 У окна (Серов В.А.) |  Портрет Е.А. Балиной (В.А. Серов, 1911 г.) |  Портрет А.А. Стаховича (В.А. Серов, 1911 г.) |